«Когда исполняю народные песни, я становлюсь ребенком...»

Этнического вокалиста Сергея Старостина в Воронеже заждались. Это музыкант–легенда: исследователь фольклора, певец и композитор, делающий для сохранения народных песен столь много, как никто другой. Он дает русскому фольклору вторую жизнь. И делает это иногда в самых немыслимых проектах: с авангардно-джазовыми музыкантами, в электронных проектах или в союзе с этномузыкантами других стран.

Этнический вокалист Сергей Старостин. Фото Татьяны Чеботарёвой.

Но его сольные программы – это отдельная тема. Старостин влюблен в традиционную музыку и, как сказочный дедушка, может погрузить нас в нечто древнее, дремлющее в нас – то, что ты хорошо знал, да почему-то забыл... Будь ты хоть десять раз городским человеком, невозможно сопротивляться той искренности и нежности, которая есть в распевных традиционных русских песнях.

14 марта он первый раз, с сольной программой, появился в Воронеже в рамках фестиваля «Музэнерго». Дай Бог, чтобы не последний!

–Как случилось так, что вы, сугубо городской человек, москвич и выпускник консерватории, пришли к народной музыке? Чем привлекли народные песни?

– Я знаю точно – человек не может существовать отдельно от своего времени. Я родился в 1956 году. Это было время, когда восстанавливались города – и одновременно шло колоссальное разрушение деревни. У сельских жителей не было никаких прав, даже паспортов, но существовали огромные налоги. Куст смородины нельзя было посадить, не заплатив налоги. И тогда начался массовый исход из деревни. В числе тех, кто уехал, были и мои родители.

Придя в город, они пытались вписаться в городскую жизнь, и это была совершенно новая, невиданная для них история... Что их могло спасти? Обращение к корням, хотя бы на доступном им уровне. Поэтому говорить о том, что я сугубо городской человек, наверное, не совсем верно. Деревенские песни, привычки, нравы были так близко, что хватило одного лишь повода – той самой фольклорной экспедиции, – чтобы вернуться к этому богатству.

Но с другой стороны, это все-таки самообман. Да, я занимаюсь сохранением, популяризацией народной традиционной песни – но в деревне я не живу…

–Возвращение к корням, однозначно, должно означать возвращение в деревню?

– Да. Это значит - острее чувствовать смену времен года и всего, что происходит на земле. Вот снег ушел – значит, скоро время сева, надо посеять зерно, надо ему поклониться. Потом нужно из этого зерна что-то вырастить, прожить это короткое лето; потом наступит осень... В городе же, напротив, никогда не кончается праздник. Ты можешь получить его в любое время, и в этом нет никакой проблемы. Все инфраструктура - к твоим услугам. В деревне все не так – есть время для работы, а есть - для веселья. Поэтому праздники чувствовались острее. Люди как бы накапливали энергию для них.

– Так что же произошло в тот момент, когда вы в экспедиции встретили ту легендарную бабушку, услышали ее песни?

– К тому моменту я уже достаточно далеко ушел от корней. Я был студентом консерватории по классу кларнета, вовсю погружен в студенческую жизнь, занимался классической музыкой, зарабатывал, ездил отдыхать на юг. То есть, у меня были все те праздники, которые может даровать мегаполис. И тут вдруг происходит такая оказия – нужно поехать в фольклорную экспедицию, в Рязанскую область, недалеко от места рождения Есенина. К сожалению, я не помню имени этой бабушки, но отчетливо помню эти фантастические приокские просторы, которые Есенин воспевал … Поля, где мало деревень, малые речки, которые впадают в Оку и как бы разрезают равнину… Это же была долгая дорога, к той бабушке...

Вот что очень важно. Я очень долго шел, напитывался всем этим. Шел - и наслаждался: летом, пространством, теплым воздухом, свежестью... И потом пришел к этой бабушке, мы сели, поговорили, и она согласилась спеть. Я даже не помню, что именно она пела, но это было мастерски! Как будто взяла душу и держала ее... Я был полностью подчинен этому сказочному пению. И возвращался совсем иным человеком, с измененным сознанием. В растерянности даже...

– Много нежности в народной музыке…

– Я становлюсь ребенком. За это очень ценю возможность выступления. А потом выходишь в жизнь и начинаешь решать какие-то недетские вопросы и проблемы. Народная музыка – это продление детства. Я думаю, что и старики наши то же самое чувствуют.

– Мне кажется, нечто подобное происходит и на ваших выступлениях. «Слезы наворачиваются», –это я услышала от нескольких зрителей. Как вы считаете, в этих условиях, когда продолжается разрушение деревни, но с другой стороны, есть энтузиасты и профессионалы, какова оптимальная форма существования традиционной музыки? Вот для того, чтобы не потеряться…

– Она не выдумана, к счастью. Она - есть. Мой рецепт и мой способ – не бояться в это погрузиться, если чувствуешь, что это тебе близко. Не задумываться, что это безумно сложно, – а это действительно сложно. Вот от страхов надо отказаться. Просто забыть. Оставить только силу.

Есть народная традиция и есть «как бы народная». Лживая мораль всегда была доступна и на поверхности. И это достигло катастрофических размеров. Но здоровый человек, интуитивно чувствующий фальшь, отрицает ее: «Нет, простите, но это не мое. Я еще не знаю, какое оно, это самое «мое», я его еще поищу, но этого псевдодобра мне не нужно…»

– Вы своим примером показали, что народная традиция хороша, как и сама по себе, но в равной же степени органично вписывается в современную музыку. И в этом нет никакого противоречия. Я имею в виду вашу работу с авангардно-джазовыми музыкантами: валторнистом Аркадием Шилклопером, пианистом Михаилом Альпериным, контрабасистом Владимиром Волковым; с рок-музыкантами; этноэлектронную работу с молодым и весьма интересным композитором Антоном Силаевым и так далее…

– Музыканты всегда могут договориться между собой и сделать органично с точки зрения музыкального продукта. Но это не является ответом на поставленный вопрос о форме существования традиции. Она не может быть такой. То, что ее можно вписать в любой контекст, – это да. Я это могу подтвердить опытом своего музицирования. Можно сочетать наш фольклор с африканским, тувинским, саамским. Были и такие опыты. Но это - чисто музыкальный продукт в рамках эксперимента, весьма интересный, но не отвечающий на вопрос: а как же дальше должна существовать традиционная музыка?

– А что может стать выходом?

– Утрата традиции чревата бог знает какими последствиями… Я даже ответить не могу. Видимо, новая генерация, которая полностью откажется от своих корней, будет вырабатывать свои традиции. Можно сколь угодно много говорить что это неправильно, но, возможно, мы стоим на том самом рубеже, когда случится смена культурных канонов. Я не знаю, чего от этого ждать. Мне кажется, что это опасно. Возможно, заканчивается определенная эпоха - и все…

– С одной стороны, вы приобщаете нас, сугубо городских людей, к истокам, к традиции. С другой стороны, получается, что существование традиционной музыки немыслимо без деревенской жизни?

– Ну конечно!.. И то, что я делаю, это машу вслед уходящему поезду. Деревня разрушается. Уходят мастера, хранители традиций, диалекты. Молодые поколения практически не поют. Это выглядит как некий приговор, но вот что за ним – на этот вопрос я не могу ответить. Мне даже трудно себе это представить – каким будет язык? И если он не будет выработан, то произойдет то же самое, что и во многих странах, – сельское пространство превращено в фермерское. Это, по сути, те же городские люди, которые просто зарабатывают деньги посредством фермерства, а в остальном они ничем не отличаются от горожан. Они не занимаются самообслуживанием. Ведь что такое традиционная деревенская жизнь? Это самодостаточность - и в хозяйстве и в культурной жизни.

– Как началась история «Moscow Art Trio» – вашего трио с Аркадием Шилклопером и Михаилом Альпериным?

– Это был выход в свет, время становления. Сейчас бы я так не поступил. Но жизнь не терпит сослагательных наклонений. Это случилось потому, что мне казалось неправильным и нечестным просто показывать фольклорную музыку вот такой, какая она есть, и тем самым продолжать музейную историю. Мне казалось, что я должен либо вернуться в деревню и жить на земле либо как-то осовременить ее. Дать этому вторую жизнь. Вступать для этого в творческие альянсы.

Мы с Аркадием Шилклопером и Михаилом Альпериным попали на последний советский фестиваль дружбы Германии и России. Лет двадцать назад. Мы были там никому не нужны, да и фестиваль этот тоже был никому не нужен… Но волею судеб мы были привезены в Германию, поселены, накормлены и сидели в своих бунгало в ожидании этого концерта. И услышали друг друга из-за стенки. Нам было просто скучно. Что-то поиграли вместе – так, чтобы просто убить время. И в этот момент поняли, что мы можем друг другу что-то дать. Мы были примерно одного возраста, из одного города и схожих представлений о мире. Мы хотели прорыва и не хотели больше никакого болота! И решили искать пути вместе.

- Факт – появление на российской сцене и дальнейшая судьба «Moscow Art Trio» и была прорывом… Это удивительное смешение авангардного джаза и фольклора, три составляющие которого – валторна, фортепиано и фольклор.

– В некотором смысле это уникальный коллектив. Те идеи, которые в нем воплощались, – они дорогого стоят. Даже независимо от того, будут ли последователи… Время и практика показывают, что никто не пойдет по этому пути. И из тех, кому дорого творчество «Moscow Art Trio», тоже не пойдут, а будут искать свои... Так что это останется нашим уникальным опытом, пускай так.

– Ох… Мне как раз хотелось бы достаточно банальных вещей. Сохранить архивы своих экспедиций. Их очень много: уникальных записей, которые сейчас хранятся на плохих носителях. Это вопрос технический. Хотелось бы все это перевести на цифру, сделать это профессионально и сохранить для потомков. Создать общую информационную базу, которая была бы в открытом пользовании. Этот свободный архив страшно необходим, чтобы фольклорная культура не ушла навсегда. Пока все существующие архивы работают лишь на науку и музыковедение. И никак не работают на реконструкцию народной культуры.

А что касается собственно творческого развития, то я постоянно сталкиваюсь с людьми, которые предлагают что-то новое. И мне это интересно, ибо я сам открываю что-то неслыханное. Но это не революционный процесс, а эволюционный.

Беседовала:Татьяна Юрина.

Источник: «Воронежская неделя», №16 (1949), 21.04.10г.