Великая Победа в лицах. Воскресший из мёртвых

Великая Отечественная всего-то тремя фронтовыми месяцами и врубцевалась в судьбу да строчкою в военный билет 18-летнего красноармейца-снайпера Фёдора Чалого, но продолжает жить в нём и до сих пор. Не только осколком немецкого снаряда в ноге, который 66-й год – «на непогоду» – всё пытается и никак не может выйти из его тела. Вросла в него та война и кошмаром фашистского плена, где уже похороненного у Карпат солдата пробовала второй раз увести в преисподнюю косящая наповал лагерная дизентерия. \

А до того, как Наталье Дмитриевне Чалой, маме Фёдора, полевая почта №14159 принесёт обуглившие её до черноты строчки - «в бою за социалистическую Родину, верный воинской присяге, проявив геройство и мужество, был убит 19 марта 1944г…» - довелось ещё не похороненному Фёдору быть сопричастным и к Сталинградской битве, и познать ужасы оккупации.

К железной дороге на станции Пухово заканчивающий «семилетку» подросток дорвался месяцами раньше немцев и мадьяр. Пока немецкая группа армий «Дон» рвалась к узлу Лиски, чтобы танковым тараном сбросить в Дон эшелоны, направлявшиеся к «крепости на Волге», Федя тем эшелонам давал «зелёный», вручную поворачивая тяжеленные диски семафоров.

Не знал, конечно, юный труженик войны, заменивший ушедших на фронт мужиков, за которого и зарплату-то получала мама, что, открывая те семафоры «на башне» станции Пухово, стал он добровольным малюсеньким винтиком в планируемой стратегической операции «Уран». Той самой, в ходе которой войска Юго-Западного, Донского и Сталинградского фронтов окружат и уничтожат группировку немецких войск между Волгой и Доном. Но это будет чуть позже. А с июля 42го Федю и его земляков пытались уничтожить прорвавшиеся к Дону у Лисок фашисты.

Но и по оккупированному Правобережью семь месяцев вела судьба Фёдора Чалого под прицелом, но живым. От расстрельной силосной ямы у соседнего хутора Шведово отодвинула комсомольца, заполнив её телами искромсанных пулемётами карателей сельских активистов и пленных красноармейцев. Уберегла и от тифозных концлагерей в Острогожске, куда немцы сгоняли жителей прифронтовых сёл. Живым провела и меж минных вражьих проволок, которыми оградили себя оккупанты в сёлах, страшась прорыва наших войск со Щученского плацдарма.

У судьбы ведь свои задумки, не угадаешь и не подглядишь их наперёд. Знала, видать, коварная, где припасла-откопала могилу для будущего новобранца.

…Весной-летом 43-го Фёдор вместе со сверстниками успел и мины те, фашистские, наспех снятые наступающими нашими сапёрами, охапками в ближние овраги снести-спрятать. И оттаявшие из снегов деревенских околиц, распухающие на солнце трупы своих мучителей, немцев да мадьяр, в огромную яму у исклёванной пулями Пуховской церкви зарыть («Нехристи они, да всё ж людьми были»). А в декабре и повестка из военкомата подоспела.

В учебной школе под Ульяновском Фёдору очень уж хотелось попасть в артиллеристы – «боги войны». Но брали туда лишь с 9-10 классами, а его с семилеткою определили в снайперы.

«Я и раньше стрелял метко, а на полигоне старался всякий раз отстреляться в «десятку» и первым, - вспоминает Фёдор Андреевич. – Метко отстрелявшихся посылали сменить оцепление в лесу вокруг полигона, а там ягод всяких тьма, голод ими утоляли…»

После «учебки» командира отделения 1194-го стрелкового полка ФедораЧалого перебрасывают в предгорья Карпат, где для броска через Буг и Вислу на будущий Сандомирский плацдарм пополнялась 359-я штурмовая Ярцевская дивизия. В том прорыве к ещё не близкому польскому Сандомиру Фёдор принял вскоре и взвод, заменив убитого в атаке лейтенанта-москвича Петра Арбекова. И не знал, не ведал, что через сутки судьба перебросит его через западную границу Родины, но не солдатом-освободителем, а с горькой долей советского военнопленного…

В ту последнюю для Фёдора Чалого окопную ночь на 19 марта 44-го повар-возница, заплутав, проехал свои позиции и оказался в глубине немецкой обороны. Понял это, когда услышал приглушенную немецкую речь из траншеи боевого охранения.

Бросив лошадь и кухню, дополз, бедолага, до своих без сухаря в кармане.

Но по запаху изголодавшиеся бойцы угадывали – кухня где-то рядом. Первым в разведку, прихватив два двухлитровых котелка, пополз командир взвода Чалый. Осмотрел подступы к заплутавшей кухне, наполнил котелки супом. На обратном пути перед своими окопами уже и в рост поднялся, как услышал со спины утробный вой снаряда, булькнувшего глухим разрывом в талую воду рядом.

«В голень левой ноги, - вспоминает Фёдор Андреевич, - будто пчела вонзилась. Упал, а встать не могу. Понял, что ранен, когда нащупал липкую кровь на обмотке. В рассветных сумерках вижу – вот же она, траншея наша, за дорогою. Да только между нею и мною метров двадцать талой воды ледяной…»

Вновь очнулся солдат от дикой боли в ноге: два немца, раскачав пленника, как мешок, за руки и ноги, бросили его в кузов машины связи, где уже было несколько раненых красноармейцев.

В концлагерь, куда привезли, были превращены ветхие конюшни какой-то кавалерийской школы, обнесённые тесными рядами «колючки».

Тесно было и в конюшнях-бараках: многие спали полулёжа даже в яслях-кормушках для лошадей. Из еды – лишь пара картошин на мутной воде.

Грязь, духота и скученность пленных привели в лагерь и страшную дизентерию, начавшую косить людей сотнями в день. «С жизнью мысленно попрощался уже и я, – голос Фёдора Андреевича прерывается от боли воспоминаний. – Обезвоженное тело не мог даже ползком дотащить до недалёкой уборной…»

Пока солдат умирал в концлагере, почта города Свобода (штемпель с таким названием тогдашних Лисок чёрной метою впился в обратную сторону казённой бумаги) принесла в крестьянскую избу его мамы в селе Ковалёво сразу две валящих с ног вести. «Ваш муж, красноармеец Чалый Андрей Кириллович, пал смертью храбрых при форсировании Днепра…» И вторая – «ваш сын… убит… похоронен…»

Но ошиблась, поторопилась «похоронка», успевшая уложить под холмик с фанерною звездою у прикарпатской деревни Жеребки Крулевские солдата Фёдора Чалого. Второй раз погибающего, его вытащил с того света… пожилой немец-охранник. Собирая в казарме из солдатских кружек испитую кофейную гущу, он кормил ею «main lieben Menchen» («дорогого моего человека») – не известно чем приглянувшегося ему 19-летнего русского солдата. «Чувствую – живот понемножку «связало». Ну, думаю, значит не твоё время, Фёдор, в плен к «костлявой» перебираться. А охранник тот рассказал потом: в русском плену он таким же способом от дизентерии спасся».

…Весной 45-го наступающая на Берлин армия генерала де Голля положила конец мучениям и узникам концлагеря. «Освобождён французскими войсками», - отметит потом полковой писарь во вновь обретённом военном билете Фёдора Чалого. Но до билета того был ещё фильтрационный лагерь, где особисты тщательно проверяли обстоятельства пленения. Сдавшиеся добровольно – направо и в теплушки на Сибирь. Прошедшие фильтрацию – налево и в эшелоны на Дальний Восток, на войну с Японией.

«Но не попал я против японца, - продолжает вспоминать Фёдор Андреевич. – Так и закончилась моя война. Маме сразу в Ковалёво написал, что живой… Оказалось, она уже пенсию за меня, похороненного, получала. Потом, правда, назад её выплачивала».

В запас из армии уволился 4 февраля 48-го – дослуживал «похоронные» да «пленённые» годы сначала в Германии, потом в Горьком.

По ранению получил вторую группу инвалидности. С нею, воскресший, 29 лет проработал электромехаником в дистанции электроснабжения в Лисках. «Дизелем» освещал город и станцию, потом на линии трудился.

Работал честно и жадно, будто оправдывался за преждевременную смерть свою и невольное пленение.

…В дом этого человека-легенды привела меня ковалевская учительница Алла Бурляева. В нерабочее своё время она уже вырвала из забвения имя Героя Советского Союза танкиста Петра Козлова, погибшего за разъезд Пухово. И десяток имён односельчан, оставшихся в той силосной яме, от которой отвела судьба Фёдора в 42-м, людям назвала. Недавно, зайдя на сайт «Память» Министерства обороны, обнаружила Алла Станиславовна вот такую «крепкую», как броня, «память» Отечества о своём защитнике: «Чалый Фёдор Андреевич, 1925 г.р., мл. сержант, 19 марта 1944г. погиб в бою, захоронен в д.Жеребки Тернопольской обл.».

В «безвозвратных потерях» с датой «выбытия» 19.03.1944г. числится он до сих пор рядом с фамилией своего отца и в Книге Памяти Лискинского района. Не спешит хладнокровное равнодушие чиновников воскресить человека, выжившего всем смертям назло.

Лискинский район.

Автор: Николай Кардашов.

Источник: «Коммуна», № 114 (25544), 07.08.10г.