Улицы нашего детства

12.10.2011

Однажды в «Комсомольской правде» было опубликовано интервью Аллы Пугачёвой, в котором она призналась: «Так вышло, что почти всех моих детских друзей нет в живых, а детство – это именно тот период, который хотелось бы описать максимально правильно. Ведь всё идёт оттуда, из малых лет. Всё! И счастье, и несчастье, и любовь. Я многое забыла из своего прошлого, а мои друзья помнили… Но они уже ничего не расскажут…»

Слава Богу, детство я помню достаточно хорошо. И друзей тех лет помню всех наперечёт. Первым среди них стоит Женя Пироженко. С ним я подружился в пять лет и с ним прошёл по жизни рядышком. Окончив вуз, Женя стал инженером-электронщиком и работал в нашем Воронежском институте связи.

Другой друг детства и добрый наставник – Вадим Мезенцев, в будущем известный радиожурналист.

К числу моих верных друзей я относил также Вадима Зотова, через десяток лет окончившего физмат Воронежского госуниверситета и работавшего в одной из университетских лабораторий, и его двоюродного брата Алика Анпилова, выросшего после окончания инженерно-строительного института в прекрасного инженера-строителя и достигшего в советское время поста первого заместителя министра союзного Министерства промстройматериалов.

Был тесно связан я и с Серёжей Кунаковым – в будущем прекрасным педагогом по классу скрипки в Гнесинском и Ипполитовском московских музыкальных училищах.

Улица нашего детства, которая нас всех и сдружила, – Большая Чернавская. Летом она утопала в зелени садов, деревьев и кустарников, которыми был густо обсажен круто спускающийся к ней бугор с улицы Венецкой (ныне Эртеля). После хорошего летнего ливня посреди улицы бешеным потоком, словно горная речка, мчался собранный ручьями со многих соседских улиц водный поток по уложенному булыжником руслу меж небольших одноэтажных домов.

На Большой Чернавской мы любили играть в «пристенку». Ударяя ребром монеты о стенку дома или забора, старались положить её рядом с монеткой соперника, чтобы затем коснувшись одной и другой большим и средним пальцами руки, её выиграть. Когда весной земля как следует подсыхала, затевали «шашки» - сбивали чугунными, отшлифованными снизу до блеска подкосками аккуратно выставленные в десяти-пятнадцати метрах кости – суставы свиных или говяжьих ножек.

Была у нас и озорная проделка: набив матерчатый или кожаный кошелёк бумагой, клали его на тротуаре, на виду у прохожих. И если кто-нибудь из них нагибался, чтобы поднять «находку», мы, спрятавшись в подворотне, тотчас же тянули кошелёк к себе за привязанную к нему и замаскированную землёй нитку. Прохожий ругался, а мы, сорванцы, хохотали до упада.

Часто бегали и на соседнюю улицу Степана Разина, резко уходящую от Петровского сквера вниз к реке. Вспоминаю длинную стену из красного кирпича, подпирающую косогор у начала спуска этой улицы, с сохранившимися дореволюционными, аршинными надписями, в которых осталась ещё буква «ять».

Помню историческое здание «Арсенала» на Манежной площади с колоннами на фасаде и лепниной на фронтоне, изображавшей русские боевые знамёна, копья, аккуратно уложенные, будто шары в бильярдных пирамидах, пушечные ядра.

Тут же был небольшой треугольный скверик, а рядом с «Арсеналом» - степенный, основательный дом купца Гарденина. Помню массу небольших деревянных и кирпичных домишек с флигелями и голубятнями во дворах, длинной чередой скатывающиеся по спуску, внизу – круглые электрические часы на телеграфном столбе у седьмого отделения милиции и дальше, ближе к Чернавскому, довольно просторный магазин, в котором постоянно пахло свежеиспечённым хлебом.

Стена Тихвино-Ануфриевского храма. Фото Михаила Вязового.

На всю жизнь, будто сфотографированные, остались в памяти и эти незабываемые впечатления от довоенных улиц нашего детства, обсаженных рядами тополей, клёнов и вязов, вобравших в себя неповторимый колорит Воронежа, его особый родной городской аромат.

Иной раз, наигравшись вволю, я вместе с друзьями шёл к подножию спуска улицы Степана Разина, туда, где «Тройка» (так назывался одиночный трамвайный вагон с номером «3») делала остановку в тупичке, а затем шустро поднималась в гору.

Здесь, у Чернавского моста, покупали всего за гривенник у мороженщицы с тачкой под тентом любимое лакомство. В металлическую круглую форму продавщица клала сначала вафлю, потом ложкой черпала из большого бидона, окружённого кусками льда, мороженое, плотно утрамбовывала его, закрывала сверху ещё одной вафлей, нажимала на рычажок снизу и протягивала каждому из нас холодный вкусный кругляшок. То был настоящий восторг!

С Женей Пироженко мы часто ловили рыбу под Чернавским мостом. Чаще всего попадались селявки, плотвички. Однажды на крючок зацепился даже щурёнок. Как-то недалеко от берега я наткнулся на круглую большую корзину и вынес её на прибрежные песок и камни.

Через какое-то время меня окликнул мужской голос: «Эй, рыболов! Иди-ка сюда!»

Когда я подошёл, мужчина, открыв крышку корзинки, спросил: «Это ты нашёл плетёнку? Смотри-ка сколько в ней добра!» И он указал на дно корзинки, по которому ползал добрый десяток раков. «Раз ты нашёл плетёнку и вынес её на берег, - сказал мужчина, - раки твои законно. Бери и радуйся!»

Мне очень понравилась доброта этого человека, основанная на мудром, почти соломоновом решении. И в зрелом возрасте это суждение оставалось для меня эталоном справедливости…

Юрий ПОСПЕЛОВСКИЙ,
Заслуженный работник культуры РФ

Источник: «Воронежская неделя», № 41 (2026), 12.10.11г.