Имя в литературе. «Как будто бы вчера...»

09.12.2011

Имя в литературе. «Как будто бы вчера...»

Эта полустрока, давшая название моим заметкам, - из стихотворения Геннадия Луткова. И пишу я – о нём, о Луткове.

Вы спросите: кто он?

Сначала – ответ официальный.

«Воронежская историко-культурная энциклопедия» говорит, что Геннадий Яковлевич Лутков– поэт, прозаик, радиожурналист, член Союза писателей СССР (1966), лауреат премии Воронежского комсомола имени Василия Кубанева (1970), Заслуженный работник культуры РСФСР. Незаконно репрессирован по так называемому делу Коммунистической партии молодежи (Воронеж, 1949), срок заключения отбывал в Сибири, Казахстане. Автор около двадцати книг...

Даже из этой короткой биографической справки ясно, что речь в ней идёт о человеке незаурядном.

А для меня Геннадий Лутков – старший друг и товарищ. И дорогой человек – открытый, щедрый на душевное тепло, всегда готовый помочь.

Фото Анатолия Костина

Когда мы познакомились, он был уже известным поэтом, публиковавшимся не только в Воронеже, но и в Москве. А я, «молодой-начинающий», жил в далёком окраинном райцентре и только начинал печататься. По сути, особенно с учетом большой разницы в возрасте, между нами была если не пропасть, то большая дистанция. Но что-то его в моих стихах остановило, задело за живое. Возникло взаимное притяжение, доверие.

Шло время, подходили к концу, в общем-то, благословенные годы, которые позже были названы кем-то «застоем». На душе было тревожно, но никто ведь не мог предположить, что буквально через несколько лет земля начнет уходить у нас из-под ног. Так называемая перестройка ещё провозглашала светлые идеалы, но вокруг неё уже возникал мутный поток, в том числе и в литературе.

Неожиданно – думаю, не только для меня – «тихий лирик» Анатолий Жигулин, в прошлом – друг Геннадия Луткова, такой же сиделец по делу КПМ, к тому времени давно уже москвич и известный поэт, в 1988 году выдал автобиографическую повесть «Чёрные камни». В литературном отношении, считаю, это была весьма посредственная вещь, написанная торопливо, а местами и неряшливо. Было заметно, что автор спешил.

В одном из персонажей – якобы вымышленном (это в документальном-то повествовании!) – многие воронежцы без труда разглядели человека реального, живущего с ними рядом – поэта Геннадия Луткова. И выведен был Лутков в образе «предателя» - человека, якобы «выдавшего» ряд своих товарищей по «верноленинской», во многом ребячески-наивной нелегальной организации с говорящим названием «Коммунистическая партия молодёжи».

Прозвучало это как гром среди ясного неба. Несмотря на то, что версия эта вся насквозь состояла из ряда предположений, домыслов, логических неувязок и прямых смысловых нелепиц, нашлись и те, кто её принял или сделал вид, что принял. Что ж, Господь им судья…

Уголовное дело КПМ не единожды изучалось, никаких доказательств «предательства» Луткова не нашлось, но «демократические» СМИ и это обернули в пользу автора «Чёрных камней»: дескать, партократы и гэбэшники выгораживают, пытаются обелить своего.

Для Геннадия Луткова это было ударом в спину. Неужели всё написано тем самым человеком, который был другом его юности (их и арестовали вместе в квартире Лутковых)? Тот человек, который после освобождения из колонии приходил в его дом как друг, не раз высказывал благодарность, писал тёплые письма, называл его Геняшей? Тот, которого он вместе со своей женой-врачом спасал в больнице, когда у Жигулина открылся туберкулёз?

Анализируя впоследствии случившееся, Геннадий Лутков говорил мне, что Жигулин, писавший в последние годы мало и довольствовавшийся в основном переизданиями, на его «писучесть» и довольно частые публикации реагировал всё более и более холодно, почти болезненно. А тут ещё у Луткова книги пошли в Москве – одна за другой. Предисловие к одной из них – «Подсолнуха сиянье неземное» – дружески-тёплое, написал не менее, нежели Жигулин, известный московский поэт с воронежскими корнями – Егор Исаев. Были в этом предисловии и такие, на мой взгляд, очень важные и точные строки: «Давно знаю Геннадия Луткова: он всегда не на виду – в тени как бы своего достоинства и своего, смею сказать, таланта».

То, что Анатолий Жигулин очень ревниво относился к столичным успехам своих земляков, - вовсе не досужие фантазии автора этих строк.

…Хочу быть верно понятым: анализируя взаимоотношения литераторов, о которых идёт речь, я вовсе не хочу поставить под сомнение или перечеркнуть творчество одного из них, кажущегося мне неправым. Жигулин, без сомнения, поэт незаурядный и значительный, и некоторые его стихотворения - например, «Утиные дворики» - останутся в русской поэзии.

Но не забудем и о том, что Геннадий Лутков, который после побивания его чёрными камнями так и не оправился, долго болел и через несколько лет умер. И страдания, слезы и бессонные ночи близких Луткова – их разве сбросишь, как надоевшую картинку с экрана монитора, - одним движением клавиши?

Если бы Геннадий Лутков не стал поэтом, он бы, наверное, пошёл в художники. И его палитра была бы широкой, распахнутой, радостной. Потому что с юных лет он по-детски доверчиво и светло удивлялся дарованному ему Богом миру – и по-другому жизни своей даже не мыслил.

1И птицы на ладонь мою садятся,
Ко мне ручьи сбегаются, 
                           звеня.
И я не перестану
                          удивляться,
А если перестану
                          дивляться,
То значит – точка.
Значит – нет меня!

Он всю жизнь писал природу, писал подробно и влюблённо, и потому его отдельные строки воспринимаются не как штрихи, линии, наброски, этюды, но как окрашенные глубоким чувством уверенные полноцветные мазки, из которых – отойди только немного в сторону, всмотрись! – слагается единственная картина, картина простая и бесконечно трогательная.

На этой картине можно, например, увидеть тишину.

От сосен жёлтая заимка,
Квартальный столб
                        травой зарос.
И тишина висит, как дымка,
Над следом рубчатых колёс.

Природа, узнавая себя в этих некрикливых, по-сыновнему чутких строках, благодарно откликалась, приходила к поэту в давно знакомых и новых образах, помогала ему выстоять в горькие дни.

В мытарствах,
               на каждой Лубянке,
Река мне являлась в тоске.
И бабочки-голубянки
На мокром
              прибрежном песке.

В своё время в Воронеже кое-кто из литераторов пытался представить Геннадия Луткова заурядным рисовальщиком «сельских картинок»: выгон, пруд, июльский ливень, телок на привязи, сверчок за печкою… Да, в стихах Луткова много подробностей - и природных, и бытовых, причём – очень зримых, точных («И дрожат прищепки на верёвке //Раздвоив, как ласточки, хвосты»), но разве этим всё и исчерпывается? Разве не восстаёт из строк, отринув чисто бумажное, литературное бытование, этот горестный, но и неотменимо-героический образ – «село, освобождавшее Европу»?

Да, «оно не уцелело в основном», «оно рвало гармошку в сорок пятом и ело лебеду в сорок шестом», но всё равно – «оно живёт, село, освобождавшее Европу». А эта женщина – тоже, кстати, сельская, из послевоенного времени – разве она забудется?

Не шелохнутся ветки,
Смотрят цветы в синеву.
В жёлтом венке из сурепки
Женщина косит траву.

• • • • •

Бидон отпотел в тени.
Пчела по нему елозит.
Давно уже нет войны,
А женщина косит. Косит.

Всего постигая суть,
Живёт, в облаках не витая,
Себе устилая путь
Подрезанными цветами.

И сразу мне вспоминается стихотворение другого поэта, одного с Лутковым довоенного поколения, Алексея Решетова, где «женщина пилит двуручной пилой толстые брёвна одна».

Потому, наверное, вспоминается, что и тут, и там – настоящее, горестное, и как сказали бы сведущие в литературном анализе люди, типическое. А если проще - судьба. Наших матерей, наших сестер. Да что там – земли, страны нашей… За участие в Коммунистической партии молодёжи Геннадий Лутков получил 10 лет лагерей – ровно столько же, сколько и человек, впоследствии попытавшийся втоптать его имя в грязь. И отбыл столько же – пять лет.

Но – не озлобился, не записался в мученики, как ни тяжко было ему в неволе. Вчитайтесь хотя бы в эти строки, пришедшие к нам оттуда, где «как улей, пересыльная гудит».

Решётка в серых
клочьях паутины.
Всё гуще сумерки…
             уже черно…
И красные кремлёвские
            рубины
Встают вдали, 
           заполонив окно.

ак горько, как трудно жилось ему в последние годы, в последние дни! Но он до крайнего дня остался самим собой, не склонил головы.

Снова в доме Луткова
                запахло лекарствами.
Эти склянки да банки
                мне так не с руки!
Будет в тёмных проулках
                молва языкастая
Шелестеть,
                что постельные дни нелегки.

Вот такое событие,
               в меру печальное.
И по-разному люди
               воспримут его.
Может быть, как потерю
              кольца обручального.
Может быть, как досаду –
             не больше того.

Но недуг всё равно
             мне души не порушит.
Чтоб от новой беды
             не осталось следа.
Я осилю опять
            притяженье подушек,
Чтоб свободный полёт
           обрести навсегда.

Стихотворение это – одно из последних. Не ищите в нём каких-то особенных поэтических красот, не для того оно писалось. Не проглядите в нём главного мужества. Он сумел, осилил - не только притяженье подушек.

Душа Геннадия Луткова давно уже парит в ином мире, вдали от земных наших страданий и страстей. Но порой мне кажется… Он мог бы ещё жить.

Мог бы…

Александр НЕСТРУГИН,
поэт, член Союза писателей РФ

P.S. В Воронежском Доме литератора на днях прошёл «Час памяти Геннадия Луткова».

Петропавловский район Воронежской области

Источник: газета «Коммуна» №188 (25816), 09.12.2011г.