Литературное былое. Жил-был пастух Федя

18.07.2012

Заповедный лес на реке Усманке под Воронежем – последний на границе донских степей. Он слабо шумит, прохладный, в запахе трав, но стоит выйти на опушку – и в лицо ударит жаром, резким светом, и до последнего края земли откроется степь, далёкая и ветреная, как море. В степи, недалеко от старого, липового парка, поблескивает в отлогой балке маленькая река Каменка. Она почти пересохла. Только в небольших бочагах налита чистая прогретая вода. По ней шныряют водяные пауки, а на берегах сидят и тяжело дышат – никак не могут отдышаться от сухой жары – сонные лягушки.

Я приходил на Каменку. Подымалось солнце. Блестела росистая степь. Вокруг не было ни души. Даже самый зоркий глаз не мог бы заметить никаких признаков человека…

Это – начало очерка замечательного русского писателя Константина Георгиевича Паустовского. Под названием «Воронежское лето» очерк более полувека тому назад был напечатан в журнале «Новый мир», а впоследствии вошёл в полное собрание сочинений классика.

Владимир ПЕТРОПАВЛОВСКИЙ

---

г.Воронеж

Уроки Паустовского

Прост, бесхитростен сюжет повествования. Стоило Паустовскому закинуть удочку, как тотчас из балки выныривали босоногие мальчишки. Они, сопя, выстраивались за спиной писателя, и дружный клев тут же прекращался наглухо.

Чтобы откупиться от мальчишек, Константин Георгиевич раздавал каждому из них по золоченому крючку. И – тут началось! Стали появляться за спиной новые мальчишки. Ещё издали кричали:

- Дяденька, дай крючкя!

Паустовский понял, что совершил грубейшую ошибку. Надо было предпринимать что-то более решительное. И вот на следующий день, когда мальчишки опять, сопя, окружили Константина Георгиевича, и рыба перестала клевать, он сказал мрачным голосом:

– А вы знаете, ребята, что за это полагается штраф в сто рублей?

– За что? – спросил самый шустрый мальчик.

– А за это, за самое… – загадочно ответил Паустовский.

Мальчишки переглянулись и, не спуская с удильщика глаз, начали медленно и осторожно пятиться. Так, пятясь, они прошли шагов тридцать, потом сразу повернулись и бросились врассыпную в степь.

Константин Георгиевич сам не менее мальчишек был поражен тем, что случилось. Он засмеялся. В ответ из-за кустов лозняка кто-то хихикнул. Там, уткнувшись лицом в росяную траву, лежали и тряслись от смеха два белобрысых мальчика с длинными веревочными кнутами.

– А вы чего остались? – спросил Паустовский.

– Нам нельзя, – сказал мальчик постарше. – Мы – пастухи. У нас стадо тут, за бугром.

– А если бы не было стада?

– Все одно бы не убегли, – ответил Федя (старшего мальчугана звали Федей). – Мы большие. А те – махонькие. Что им ни посули – они всему верят. Теперь забоялись. Долго не прибегут.

Так у Паустовского началась дружба с пастушонком Федей, который еще виртуозно умел собирать стадо, пиликая на своей дудочке, сделанной из прибрежного тростника. Как все пастухи, этот Федя знал всякие травы, цветы и любил о них говорить. Паустовский тоже знал кое-что о растениях. Но здесь, под Воронежем, было много таких трав и цветов, какие не встречались под Москвой. Поэтому писатель был очень доволен, что захватил с собой определитель растений. Он приносил с берегов Усманки, из заповедного леса охапки разных цветов и трав и определял их.

«Так постепенно, благодаря Феде, – писал Константин Георгиевич, – я погрузился в заманчивый мир разнообразных листьев, венчиков, лепестков, тычинок, колосьев, в мир растительных запахов и чистых красок. Моя комната стала похожа на жилище деревенского знахаря. Связки сухой травы висели на стенах, и лекарственный дух степных растений так прочно поселился в ней, что не мог вытеснить даже запах отцветающих за окнами лип».

Не зря старался Константин Георгиевич про все разузнать, что растет по берегам Усманки и Каменки.

– Будет дождь, – как-то сказал он Феде.

– Откуда вы знаете?

– По цветам, – и показал пастушонку на закрытые цветы.

– А зачем они перед дождем затворяются? – спросил Федя.

– Чтоб дождь не сбивал пыльцу.

– Откуда вы все это взяли? – очень удивился Федя.

– Из книг.

– Эх, если б я так-то знал! – признался Федя.

– Что ж? – поинтересовался Константин Георгиевич. – Перестал бы пасти коров? Уехал бы в Воронеж?

– Нет! – ответил Федя. – Я здешний. Мне тут привольно. Вырасту большой, сделаюсь председателем колхоза вместо Силантия Петровича, заведу у себя в деревне парники, цветы. Чего-чего я тут не напридумываю! Еще медовую фабрику открою.

Бегство в город

По очерку Константина Паустовского «Воронежское лето» я, будучи студентом Московского Литературного института имени М.Горького, написал курсовую работу. Смысл ее сводился к тому, что человек должен везде стремиться жить по призванию, по велению сердца. В таком образе жизни заключается величайший здравый смысл, потому что человек, живущий по своему сердцу, в согласии с матерью-природой, всегда – созидатель, обогатитель, художник.

Еще написал я о своей встрече с пастушонком Федей, мечта которого разомкнулась с жизнью. Не сделался он председателем колхоза вместо Силантия Петровича. Не завел у себя в деревне парники, цветы. И медовую фабрику не открыл. Лаптевку объявили неперспективным «населенным пунктом». Окна хат позабивали. А пойму у речки Каменки расплужили по самые берега.

Как-то здесь прошел ливень. Он длился около суток, и Каменка превратилась в бурный густой поток. Она уносила в течение нескольких дней смытые ливнем ломти классического чернозема, и, пожалуй, не было ничего страшнее этого зрелища опустошения земли.

Заповедный лес на реке Усманке под Воронежем – последний на границе донских степей

Название воронежской речушки Каменка тоже исчезло с географической карты. И Усманка помутнела. Пойманная рыба все чаще припахивала от сточных вод химических заводов Воронежа и еще какими-то нехорошими городскими запахами.

Ломалась природа. Ломались и людские судьбы. Многие уехали в город. Бросил Лаптевку и бывший пастушонок Федя. Я его потом разыскал на пыльных подъездных путях депо «Отрожка» с увесистой сумкой слесарного инструмента.

– Федя, – сказал я, – выходит, ты изменил самому себе?

– Выходит… – смущенная улыбка тронула его губы. – Как закрыли нашу деревенскую школу, так и я убег. Скучно мне сделалось. Для кого разводить парники, цветы? И ребятишек теперь в Лаптевке – раз, два и обчелся. Только разве дачные…

Когда я рассказал обо всем этом Константину Георгиевичу (я встретил его в скверике литинститута), он опустил плечи, проговорил приглушенно:

– Может быть, это вам покажется странным, но такую концовку своего очерка я предвидел. Природу нужно не охранять, а сохранять. Как, например, вы сохраняете свой знаменитый Воронежский заповедник. Не количеством «зеленых патрулей» мы должны гордиться, а тем, сколько сбережено, приращено, выпестовано. Воспитание бережного, благоговейного отношения к природе не просто как к объекту потребления должно пронизать все наше экономическое, экологическое образование. Если каждый из нас встанет на защиту каждого родничка, деревца, если каждый душой озаботится о красочном и свежем наряде земли, то никогда никому не станет Родина чужбиной. Я все больше убеждаюсь – неприбранная земля влияет точно так же на людей, которые вынуждены жить среди ее неприбранности. И – наоборот. Надеюсь, вы уловили этот подтекст в моем «Воронежском лете»?

Конечно же, я не только уловил подтекст, но и постарался потом еще несколько раз встретиться с героем очерка Паустовского, по-серьезному потолковать: если человек зависит от природы, то и она зависит от него. Она – сделала, он ее переделывает. Но как?

Огорчение от козы Мани

Поведал мне бывший пастушонок Федя, которого на вагоноремонтном заводе за его обстоятельность, за здравое понимание вещей стали величать Фёдором Ивановичем, как, обосновавшись в Отрожке, купили они с женой Олей козу Маньку, как стали попеременно выводить её на свежую травку.

Особенно разрослась мурава возле автомобильной трассы, и Фёдор радовался, как полнеет Манькино вымя, как все больше целебного козьего молока набирается в бидончик. Но смущало одно – Манька вместе с травой с удовольствием уминала повсюду разбросанные целлофановые пакетики, которые дурно могли отразиться на её здоровье. Однако коза не показывала никакого виду, что целлофан ей противопоказан, и все продолжала дополнять им своё «меню».

И тут Фёдор Иванович впервые задумался: а каким молочком награждает их Манька после таких выпасов? Может, после всего этого делается надой не таким уж целебным?

Не погнушался Фёдор Иванович бутылку с Манькиным молоком в лабораторию местного рынка отнести. И просто не поверил, когда получил данные анализа: молоко содержало толику опасного яда – окиси углерода! Популярно объяснили Фёдору Ивановичу, что ни в коем случае нельзя выгуливать скотину у дорог – концентрация окиси углерода от автомобильных выхлопов здесь значительно выше допустимой нормы. Не действует у многих наших авто нейтрализаторы на выхлопных трубах. Да и иномарки не лучше. В основном они те, которые в странах, откуда вывезены, уже никак не проходят по экологическим требованиям.

Впитывают всю эту «химию» и придорожная трава, и деревья. В пору цветения не спешит наведать эти места медоносная пчела: с металлическим привкусом духмяный цвет. И те же вездесущие бабули – охотницы до целебного – стороной обходят эти места, особенно рядом с дорогой.

Пришлось бывшему пастушонку Феде свою козу продать – последнее трогательное напоминание из той золотой деревенской поры. А свою распевучую пастушью дудочку подарил он внучке Даше.

До самой пенсии проработал Фёдор Иванович Смирнов на благополучном вагоноремонтном заводе. Но всё-таки не смог завод разомкнуть его с памятью о деревенских цветах, травах, колосьях, которыми был наполнен когда-то его детский мир, которые с благословения писателя Паустовского стали солнечным лучиком в его жизни.

Такая вот романтика…

Дорожный велосипед Фёдор Иванович приобрел, чтобы, не дожидаясь маршрутки, почаще выезжать с внучкой за город, туда, где воздух не пропах чихающими авто, где можно вольготно полежать на луговой травке, любуясь проплывающими облаками.

Поинтересовался я как-то у Фёдора Ивановича: не читала ли его внучка рассказ Паустовского про воронежского пастушонка Федю?

- А то нет! – просиял он. – Ещё в первом классе по складам прочитала. Только, знаешь, - подавил он вздох, - попросила меня потом моя Дашутка показать ей всамделишное, некиношное стадо. То есть, свезти её в мою бывшую деревеньку. Что ж, свёз. Но не увидели мы там ни одной коровушки. Даже курочку-рябу с петушком не увидели. Совсем не интересно городским дачникам возиться со всей этой живностью.

И давненько перестал пастух свиристеть на дудочке – собирать коров на луг. Да и должности теперь нет такой – пастух…

Знал когда-то пастушонок Федя всякие травы, цветы, а теперь, сделавшись городским жителем, стал дотошно разбираться в тех продуктах, которые горожане покупают в магазине и которые все больше вызывают недоверие, – столько в них всевозможных нежелательных для здоровья искусственных добавок! И молочко зачастую уж не назовешь натуральным – порошковое. И домашней коровушку теперь не назовешь – фабричной стала.

Не надо теперь буренку выводить на луг, на берег речки: оснащён стандартно-бетонный коровник всякого рода механизмами, приспособлениями, которые и кормят, и доят её, клеточную стоялицу. Молоко, произведенное на такой фабрике, не поставишь ни в какое сравнение с тем сладостным, сливочным, какое в годы Фединой юности приносила буренка с привольно цветущего луга.

Ушёл в прошлое мир трав, растительных запахов, чистых красок, увиденный Константином Паустовским у берегов чудесной воронежской речки Усманки. Сменилась та романтика прозой жизни…

Источник: газета «Воронежская неделя» № 29 (2066), 18.07.2012г.