Горькая полынь тихого Дона

(ПРОДОЛЖЕНИЕ. Начало – в №№101-103)

Правда, говорят, что в Ясенёвке, имении местного помещика Евграфа Попова, где служила горничной мать писателя, одну из служанок старой барыни тоже звали Аксиньей. Словом, ответить на этот вопрос довольно сложно, поскольку пути творческие и Господние5 — одинаково неисповедимы.

О «Тихом Доне» и судьбе Григория Мелехова написано множество исследований. Уж как ни просматривали насквозь строптивого казака: и на солнце, и в лупу, пытаясь найти в нем зачатки некой червоточины, — чуть ли не патологической вражды к Советской власти. И каждый исследователь, наш ли, зарубежный — в свою дуду дует. А Григорий покручивает бархатистый ус и грустно молвит «из тьмы времён»:

— Эх вы, потомки. Да никакой я не белый и красный! Я просто человек, донской казак. Не бейтесь вы над разгадкой Мелехова, хотя бы потому, что насилие по отношению к народу было одинаковым с двух сторон. Вы спросите, какого же класса я придерживаюсь? Отвечу: слыхал я как-то от одного гимназиста в Новочеркасске дюже ученое и страсть чудное слово — гуманист: это, значит, такой человек, кто в обычности вроде бы грешный, а на самом деле — милосердную душу имеет. Так вот, это как раз про меня. Брешут отдельные граждане, особенно которые в очках, будто Мелехов – отщепенец. Я — за революцию, но не такую, когда войска окружают хутора, станицы и бьют из пулеметов по хатам, старикам и детишкам. Или вы хотите, чтобы я молча смотрел на измывательства? Извиняйте, у казаков так не принято. Я хучь и крепко ошибался, но честно искал свою стежку к человеческому братству. Повторяю: честно. А вы меня в отщепенцы...

Но скажите тогда направдок: расказачивание, раскулачивание, а опосля культ личности Сталина — это разве и есть Советская власть? Вы только не виляйте, говорите правду-матку... Ради плуга на весенней пашне я бросил винтовку в окраинцу Дона, сказав с облегченным сердцем: «Прощай, оружие». Когда хоронил Аксинью, то знал, что расстаемся мы с ней ненадолго. Знал, потому что в Бутырской тюрьме в 1921 году выстрелом сзади был убит усть-медведицкий казак, командарм 2-й конной армии Филипп Миронов. В 1927 году в Миллеровской тюрьме расстреляют моего прототипа, Харлампия Ермакова.

Что и говорить, казаков боялись цари и кадеты, но за что Советская власть их боялась — ума не приложу: учености, видать, маловато. И все-таки считаю, что за политику расказачивания, безвинную смерть Миронова, Думенко, горе сотен тысяч казаков, вынужденных взяться за оружие и оказаться за границей, не грех и с покойников спросить. Нехай от их имен освободят названия улиц, станций метро и даже области на Урале. Так будет справедливо.

Слово мое одно и последнее: берегите Совесть — иначе пропадете. Это вам говорю я, казак хутора Татарского Вёшенской станицы Григорий Мелехов.

• • • • •

По делам сугубо творческим звонил я — давненько это уже было — в хутор Пухляковский, одному из правофланговых «донской литературной роты», Анатолию Вениаминовичу Калинину. В конце разговора он на правах старшего посоветовал: «А вы напишите о Марии Петровне».

Времени с той памятной беседы прошло немало, но идея автора знаменитого «Цыгана» буквально наэлектризовала меня.

И вот я... в гостях у Марии Петровны Шолоховой. В уютной комнате на первом этаже мы говорим с хозяйкой дома о жизни вообще и, конечно же, о судьбе писателя.

Память у жены Михаила Александровича цепкая. Вспоминая Гражданскую войну, рассказывает о комиссаре Малкине, который, остановившись в букановском доме отца Марии Петровны, вдруг стал читать присутствующим список казаков, приговоренных к расстрелу. На одной фамилии неожиданно споткнулся.

— Гро...мо...гласовский, — с трудом выговорил он непривычную фамилию.

— Громославский, — поправил его Петр Яковлевич решительно и спокойно. — Это я.

Малкин, естественно, опешил. Тут же вызвал председателя станичного комитета Павлова и устроил ему разнос.

— Ты куда меня поселил?

Павлов оказался человеком неробким, ответил прямо:

— Я знаю, куда. Этому человеку вся станица доверяет.

етра Яковлевича Громославского, букановского атамана, белые арестовывали и даже сажали в тюрьму. Но Бог — в образе красноармейцев-освободителей — вовремя приходил на выручку.

Там же, в Букановской, молодой статистик Маша Громославская познакомилась с Шолоховым и вышла за него замуж. Она рано поняла свое назначение в его судьбе, и Михаил Александрович до последних минут жизни хранил нежные чувства к своей супруге. Безусловно, житейские конфликты и их не обходили стороной, но это не помешало Шолохову на закате лет чистосердечно и весело признаться Марии Петровне:

— Живем мы с тобой, Маша, более шестидесяти лет вместе и даже ни разу не разошлись.

Михаил Александрович и Мария Петровна Шолоховы на берегу тихого Дона.

А жизнь у супругов складывалась нелегко. Гражданская война, раскулачивание, культ личности Сталина, когда Шолохов, благодаря чекисту Погорелову, чудом избежал гибели. Не люди, а обстоятельства играли людьми. Жестокость стала непременным условием бытия тех лет.

Рассказывают, что после разгрома банды Фомина к его жене в Вёшенской пришли два сотрудника ОГПУ. Женщина сидела в хате и расчесывала на деревянном гребне овечью шерсть. Пришедшие осведомились: «Здесь ли проживает жена Якова Фомина?». Увидев впервые незнакомых людей, хозяйка ответила: «Ее нет дома». Спустя некоторое время, побродив около двора, они опять заявились к ней:

— Значит, ты не знаешь, где жена Фомина?

Женщина, не выдержав, заплакала. Ее тут же связали и вынесли на замерзшую гладь Дона. Быстро пробили топором прорубь, отсекли шашкой груди, а потом — еще живую — затолкнули под лед.

Через какое-то время вернулись односумы Фомина, обезоружили незнакомцев и той же дорогой отправили их «кормить раков».

(Продолжение следует)

Источник: газета «Коммуна» №104 (25932), 19.07.2012г.