Космические будни

12.04.2011

Георгий Костин, директор Воронежского механического завода в 1981-1993 годах. Депутат Государственной Думы РФ в 1995-2003 годах, председатель Комитета ГД по конверсии и наукоемким технологиям. Доктор технических наук, профессор, действительный член четырех российских и Международной академий наук.

50 лет назад

О предстоящем полете человека в космос в начале 1961 года мы в КБХА конечно знали. Участвовали в сборке двигателей с отметкой «П» (пилотируемый). Были известны и фамилии Гагарина, Титова, Поповича. Но обсуждались эти вопросы только на работе, да и то вполголоса.

12 апреля все КБХА загудело как улей. Прошелестело: свершилось, человек в космосе. Но как? Кто из троих? Чем закончится полет? Нас не ругают, значит, взлетел нормально. А вот как пройдет посадка? Где будет приземление?

Работа практически прекратилась. Конструктора собирались кучками, перешептывались, делились последними, конечно же – «самыми достоверными», новостями, пытались развеять свои сомнения.

Ведущие беззлобно поругивались, но сами время от времени убегали в приемную главного конструктора, выходили оттуда с загадочным выражением лица, отвечали односложно. Но как только конструкторы обиженно расходились, сами подходили к кому-нибудь и, трижды оглянувшись по сторонам, трижды предупредив: «Смотри, никому!» рассказывали очередную подробность.

Юрий Алексеевич Гагарин и Сергей Павлович Королев

Наконец начальник конструкторского комплекса Александр Дмитриевич Конопатов объявил: – Через сорок минут будет официальное сообщение ТАСС. У кого есть дома телевизор, может уйти домой!

У одного из ведущих инженеров, который проживал в 16-метровой комнате вблизи проходной, был воронежский «Рекорд». В комнату набилось более 20 человек. Сидели на стульях и на столе, на табуретке и на коленях друг у друга. Пятеро мяли супружескую кровать, кто-то уселся на полу, кто-то подпирал дверной косяк… Маленький сероватый экран, потрескивание динамика. И вдруг:

– Говорит и показывает Москва… Гражданин Советского Союза… летчик-космонавт… коммунист… Юрий Алексеевич Гагарин!

Объяснить словами свое состояние в эти мгновения невозможно. Ясно одно, что сердце каждого из нас повторило полет Гагарина, совершило свой виток в космосе!

Четверть столетия спустя.

15 мая 1987 года. Открытая смотровая площадка полигона «Байконур». До стоящей на стенде-старте «Энергии» – 11 километров. В случае взрыва ракеты на старте – это минимальная «безопасная» дистанция. Безопасная – чисто теоретически. Приученные к многочисленным авариям при отработке, ракетчики по деревяшкам втихаря постукивают, но до конца верят в удачу, потому все участники пуска, не входящие в стартовую команду, стремятся попасть именно на открытую смотровую площадку.

>

Байконур. Стенд-старт. Пуск «Энергии-Бурана»

Огромные, несмотря на расстояние, даже по нашим меркам, размеры ракетоносителя, яркое в темноте южной ночи бестеневое освещение. И каждый через толщу конструкций видит свой, выстраданный при отработке, агрегат, чувствует единство судеб: своей человеческой и созданного тобой технического чуда… В общем, до ракеты – рукой подать.

– Ключ на старт!… Пуск!

Самые мучительные секунды. Где-то под землей идут необратимые процессы. Зная системы и стенда-старта, и ракетоносителя, зрительно, в цвете представляю себе работу своих двигателей. Последний автоматический опрос готовности систем, раскрутка магнитных регистраторов и гироскопов управления полетом, раскрытие клапанов…

По магистралям к насосам двигателей устремляются потоки криогенных компонентов, опережая их через дренажи вырываются клубы пара. Стронулись роторы турбонасосных агрегатов, загорелся факел. Еще сотая доля секунды – и в камеру сгорания ворвутся тонны жидких водорода и кислорода… Еще полсекунды – и созданная мыслью и трудом человека тысячетонная махина либо устремится в космос, либо взорвется и разнесет ко всем чертям и себя, и стенд-старт, и своих создателей…

А на поверхности – тишина, парок от дренажей. Из репродуктора – ровный голос оператора. Удивительно, сколько можно вспомнить, воочию увидеть, вспомнить, пережить за эти несколько секунд!

Могучий рев двигателей до смотровой площадки доходит нескоро. Первыми реагируют на вырвавшегося из сопел двигателей джина кассеты прожекторов: от вибрации гаснут сотни ламп. Это происходит в десятые, если не сотые доли секунды, но успеваю увидеть и зафиксировать в памяти весь процесс их гибели. Погасла одна, десять, сто, в одной кассете, во второй, в третьей, снова в первой, снова в третьей… и весь старт погружается во тьму. Кажется – навечно. Но почти одновременно с предсмертной вспышкой последнего прожектора вместе с клубами дыма и пара откуда-то из преисподней возникает сказочная, неземная подсветка огненной колесницы.

Светящееся изнутри облако накрывает старт. Еще секунда, другая – и над облаком поднимается передний обтекатель ракеты. Она как бы замирает, оглядывает окрестности, раздумывает: стоит ли лететь? Не торопясь выползает из облака и, как бы подстегнутая наконец-то дошедшим до смотровой площадки ревом двигателей, стремительно уходит ввысь.

Большинство отказов ракетных систем если и не происходит, то рождается во время старта. Понимая это, многие из нас в эти мгновения, по меньшей мере, десяток раз повторили: «Скорей! скорей!» А стоило ракете оторваться от старта – как мучительно захотелось вернуть это тревожное неповторимое мгновение…

Ровный голос оператора:

– Десять секунд полета. Двигатели первой ступени работают устойчиво.

А второй ступени? Она же хоть и называется второй, а ее двигатели запускаются на пол секунды раньше, чем первой ступени…

– Двадцать секунд полета. Давление в камерах двигателей первой ступени в норме. Тангаж, рыскание, вращение – в норме…

– Сто сорок восемь секунд полета. Траектория соответствует расчетной. Произошло отделение первой ступени!..

Те, кто связан только с первым этапом полета, с первой ступенью ракеты, кидаются друг другу на шею… Раскупоривают первые бутылки – то ли с шампанским, то ли со спиртом… А я стою, сжавшись и стиснув зубы, и считаю оставшиеся 300 секунд работы двигателей второй ступени.

– Сто шестьдесят секунд полета. Двигатели второй ступени работают нормально!

– Двигатели второй ступени работу закончили. Произошли сброс обтекателей и отделение второй ступени… Корабль вышел на промежуточную орбиту!

Это уже – Победа. Одна на всех! Несмотря на то, что на корабле установлен еще один двигатель Воронежского механического завода, который должен перевести корабль на окончательную орбиту, кидаюсь обниматься со знакомыми и незнакомыми. Кто-то сует в руки бумажный стакан. Пью – и не чувствую: шампанское или спирт?

Через три с половиной года вышел запоздалый последний Указ первого и последнего Президента Великой станы о награждении. То ли за всю прожитую жизнь, то ли за эти 450 секунд…

Воронеж – Нижняя Салда

Все попытки руководства КБХА создать стендовую базу огневых испытаний кислородно-водородного двигателя для «Энергии-Бурана» вблизи Воронежа успехом не увенчались.

По условиям техники безопасности, жилые поселки должны были отстоять от стенда не менее, чем на пять километров. Безлюдного круга диаметром 10 километров Воронежской области найти не удалось, и было принято решение строить полноразмерный стенд на Урале, в таежном распадке в 25 километрах от поселка Нижняя Салда.

Двигатель везли в контейнере на аэродром в Воронеже, перегружали в специально оборудованный заводской Ан -12, который доставлял его в Нижний Тагил. Там снова двигатель перегружали в контейнер и везли за 60 километров на стенд.

Пуски двигателя проводила смешанная команда конструкторов и испытателей КБХА и стендовиков Нижне-салдинского филиала НИИ тепловых процессов. Председателем Госкомиссии, принимавшей решения о пуске и несшей всю полноту ответственности за его результаты, в течение первых двух лет был заместитель главного конструктора КБХА Георгий Костин, а после его назначения директором ВМЗ – главный конструктор темы Владимир Сергеевич Рачук. Но все решения комиссии принимались по согласованию с директором филиала НИИТП, впоследствии – главным инженером ВМЗ Анатолием Михайловичем Лапшиным.

25 июля 1980 года на огневом стенде в Нижней Салде был успешно проведен первый полноразмерный огневой пуск кислородно-водородного двигателя…

На очередной пуск в Салду приехал главный конструктор КБХА А.Д.Конопатов, заместитель министра общего машиностроения, заведующий оборонным отделом ЦК КПСС, первый секретарь Свердловского обкома КПСС.

На двигателе впервые была установлена система аварийной защиты (САЗ). Закончилась продувка и полоскание магистралей азотом и гелием, прошла заправка пусковых баков кислородом и водородом. До команды «Пуск» – 12 минут. Начался автоматический опрос исправности и готовности систем двигателя и стенда. Все нормально, и вдруг система аварийной защиты блокирует прохождение команд. Аварийная ситуация или перестраховка при настройке САЗ?

Повторяется опрос. Та же ситуация. По всем правилам: отмена пуска, сброс компонентов, очистка и демонтаж двигателя, поиск причины, ее устранение и переналадка САЗ. Минимум – неделя. За счет потерь при сливе и хранении водорода на повторный пуск не хватает. Состав с ним придет из Черчика через три недели.

В общем, потерян месяц отработки, в прямом смысле на ветер выброшены деньги, которых вполне бы хватило на постройку нескольких 100-квартирных жилых домов.

Конопатов, заместитель министра и секретарь Свердловского обкома партии выходят из гостевого отсека бункера, бурчат о том, что все бывает, это-де ракетная техника… В бункере остаются одни «виновники»: смешанная пусковая команда из Воронежа, Салды и Загорска. Но в чем бы ни была причина, отвечать за срыв пуска придется двоим: директору испытательного комплекса Анатолию Михайловичу Лапшину и заместителю главного конструктора Костину.

– САЗ, стенд или двигатель? Конструктора!

– САЗ.

– Стендовики? – САЗ.

– Измеренцы?

– Похоже подсистема регистрации САЗ или датчик настроены с перестраховкой.

– Мужики, что можно сделать?!

– Вырубить САЗ.

– Опасно, двигатель по программе должен пройти самые неблагоприятные режимы по температуре.

– Как вырубить один канал?

– Программно нельзя.

– Системой управления – тоже.

– Думайте, у нас еще девять минут.

– Можно перерезать и закоротить на прямую один канал кабельного ствола. Там всего их восемь. Я сам их монтировал. Нужны ножницы и моток изоляции.

– Всем по местам, объявить пятиминутную готовность!

Обычное бетонное помещение без окон, два десятка коммутационных шкафов, к каждому тянутся жгуты проводов толщиной в руку. В помещении – трое. Исполнитель открывает один из шкафов. Два жгута разбегаются к бесчисленным клеммам соединительных колодок. Левой рукой – провод нужного цвета из жгута, в правой – не известно, откуда взявшиеся в бункере огромные портняжные ножницы. Одно движение – и из жгута торчит оголенный конец провода. То же – с другим жгутом. Скручивание двух концов и три витка изоляции. В запасе – две минуты.

Исполнитель поднимается с корточек, все лицо покрыто капельками пота, глаза спокойные.

– Можно пробовать.

– Ну что, командуем? Гости не вмешаются?

– Командуем. Ты идешь в бункер, объявляешь минутную готовность и вперед! Я зайду в комнату отдыха и приглашу гостей в гостевую рубку.

– Отвечаем вместе?

– Дырочки на костюмах вертим втроем, а отвечаем – вдвоем.

– Согласен.

Обстановка в комнате отдыха похоронная.

– Где вы с Лапшиным пропали, надо доклад в ЦК готовить.

– Сколько можно сидеть здесь без информации?

– Когда отбой? Машины вызвали?

– Не понял: какой доклад, какие машины?.. Была легкая заминка, разобрались и устранили. Пора идти в гостевую.

По громкой связи:

– Объявляется минутная готовность. Включить протяжки!

Побледневшие, больше растерянные, чем обрадованные лица. Толкаясь, идут в пультовую. Наверное, ожидать в неведении куда хуже, чем принимать решение. Даже такое, за которое уже через десяток минут могут совершенно спокойно открутить голову.

Пуск прошел в штатном режиме. Позже установили, что САЗ была настроена с излишней перестраховкой. Дырочки на костюмах крутить не пришлось, исполнитель получил премию.

В Салде шла подготовка к первому длительному пуску непосредственно из расположенных в 400 метрах от стенда хранилищ. Запустились, прошли первые критические точки, то есть перешли с пусковых баков, расположенных непосредственно на стенде, на подачу компонентов непосредственно от хранилищ. И вдруг по громкой связи:

– Пожар в кислородном отсеке!

Все параметры в норме, визуально двигатель цел. На всякий случай, включили азотный душ. Температура в кислородном отсеке поползла вниз. Но азота на долго не хватит, душ выключили. И снова:

– Пожар в кислородном отсеке!

В двигательном отсеке стенда размещена специальная система пожаротушения. Отсек и бункер управления рассчитаны на взрыв двигателя. В топливных отсеках расположены баки с компонентами. Взрыв одного из них – это разрушение перемычки между отсеками, затем взрыв бака со вторым компонентом, разрушение магистралей подачи топлива из хранилищ и образование сотни тонн гремучей смеси. Случаев, чтобы вышедшее из под контроля водородное облако, смешавшись с атмосферным воздухом, не взорвалось, в мировой практике не было. А здесь смешение произойдет не с атмосферным воздухом, а с газообразным кислородом!

Объема компонентов в районе разрушенного стенда вполне достаточно, чтобы при взрыве были уничтожены все рукотворные сооружения в радиусе нескольких километров. А до бункера – всего 70 метров, и прямо на стенд смотрят широкие амбразуры, закрытые 60-сантиметровым бронестеклом. Все равно, что спасаться под зонтиком от поражения крупнокалиберным пулеметом…

Периодически включая азотный душ, пуск довели до конца. Чего только это стоило каждому участнику пусковой команды!

Причина оказалась примитивной. При проектировании стенда двигательный и топливные отсеки предполагалось соединить четырьмя трубопроводами: двумя – от пусковых баков и двумя – от основных. Затем трубопроводы от пусковых баков соединили непосредственно с магистралями от хранилищ, а поставить бетонные пробки на двух отверстиях забыли. Вот тепло от работающего двигателя и начало поступать в кислородный отсек. Скопился этот теплый воздух, естественно, под потолком, и начал срабатывать расположенный там температурный датчик.

Выгорание турбины. Год 1963-й

В Воронежском КБХА впервые была создана турбина, которая работала на высокотемпературном «кислом» газе. Ее выгорание было одним из самых распространенных дефектов при первых огневых испытаниях двигателей. При малейшем касании стального диска турбины о стальное же уплотнение турбина сгорала в тысячные доли секунды.

Борис Александрович Чевела

На одном из совещаний у главного инженера Воронежского механического завода Бориса Александровича Чевелы, которое проходило, как обычно, в «горящем» цехе, я, в то время конструктор третьей категории, предложил новое решение узла турбины с уплотнением из металлокерамики.

– Спасибо тебе! Я уж думал, не найдем решения. Подписываем – и в работу! – Борис Александрович! Я, конечно, подпишу, но мне надо доложить ведущему конструктору.

– Ты же его знаешь, он не подпишет.

– Не подпишет, но я доложу и пойду к главному конструктору.

– Зачем ходить?

Чевела снял трубку телефона:

– Соедини меня с Косбергом… Семен! Я в 32-м… Да, по турбине. Нет, приходить не надо, решение нашли. Костин твой нашел. Говоришь, молодец? И я ему тоже говорю, а он вместо того, чтобы подписать, собирается идти докладывать по инстанциям. Пусть сам подписывает? Правильно, даю ему трубку.

– Раз ты нашел решение, и Борис его принял, значит, через неделю турбонасос будет на сборке. Подписывай за ведущего и за меня тоже. Палку только не забывай перед должностью ставить.

– Хорошо Семен Ариевич. Но военные без вашей подписи не пропустят.

– Ты им скажи, если будут мешать, я две подписи поставлю! Нет, три. Третью – на лбу у их районного инженера!

Семен Ариевич Косберг

Такое поведение и для главного инженера ВМЗ Бориса Александровича Чевелы, и для главного конструктора КБХА Семена Ариевича Косберга было типичным. Потому что руководители и КБ, и завода были не просто преданными делу талантливыми инженерами, не просто выдающимися организаторами. Руководили личности, не жалеющие ради дела ни себя, ни других. Резкие, упрямые, целеустремленные, часто неудобные, ломающие ради дела привычные стереотипы поведения. Личности, делающие историю.

Валентин Петрович Глушко. 1985 год

Генеральный конструктор НПО «Энергия» Валентин Петрович Глушко проводит в КБХА Совет главных конструкторов по водородному двигателю. Его деловые отношения с главным конструктором КБХА Александром Дмитриевичем Конопатовым были не безоблачными, но терпимыми. А вот личные – не сложились. По-видимому, Валентин Петрович, став генеральным конструктором ракетного комплекса, в душе оставался двигателистом и к успехам КБХА относился ревниво. Внешне взаимоотношения были предупредительными и вежливыми, но…

Валентин Петрович Глушко.

Перед заседанием все были приглашены на завтрак. Валентин Петрович помешивает ложечкой чай без сахара, ссылаясь на то, что плотно позавтракал дома перед отлетом в Воронеж.

Обед. Валентин Петрович рассказывает о том, как вредно есть первое, потом под каким-то предлогом отказывается и от второго. Все – вежливо, с улыбкой. Но для всех его поведение прозрачно, для Александра Дмитриевича – обидно.

После заседания Совета Глушко попросил меня показать ему некоторые цеха завода. Его попеременно начали уговаривать заместитель министра Владимир Николаевич Коновалов и начальник Главного управления Ракетных войск Александр Александрович Максимов. Сначала – остаться ночевать, потом – хотя бы вместе поужинать.

– Валентин Петрович, ну зачем вам лететь сегодня? Домой вы попадете за полночь. У Александра Дмитриевича прекрасная гостиница. Там и бильярд, и сауна, и две удобные кровати. Я вам представлю их на выбор.

– Простите Владимир Николаевич, но я привык спать в одной кровати, и обязательно вдвоем. Спасибо, но именно по этой причине я полечу сегодня.

– Валентин Петрович! Может у вас в Воронеже проживает старая знакомая, и вы не хотите с нами остаться, потому что спешите к ней?

– Александр Александрович, Глушко не в том возрасте, чтобы заводить знакомых старых женщин.

– Валентин Петрович, я не возраст имел в виду, когда говорил о старой знакомой.

– Научитесь, Александр Александрович, четко выражать свои мысли. Я не хочу, чтобы по Москве поползли слухи, что у Глушко появились в качестве близких знакомых старые женщины.

– Но давайте поужинаем вместе, все очень проголодались.

– Спасибо, Александр Дмитриевич, Но я еще хочу посмотреть завод. Сопровождать меня не надо. Георгий Васильевич – прекрасный гид, он же работал в КБ и, безусловно, полностью удовлетворит мое любопытство. Вы ужинайте и, ради бога, не беспокойтесь. Мне просто жаль тратить на еду время. Я к ней совершенно равнодушен. Всего вам доброго!

Вместе с Глушко из кабинета вышли директор НИИТП Валентин Яковлевич Лихушин, главный конструктор темы Владимир Сергеевич Рачук и Владимир Николаевич Коновалов. Последний задержал меня и шепнул:

– Имей ввиду, что он очень любит сухое вино!..

– Валентин Петрович, вы с Рачуком одевайтесь, я позвоню в цех, чтобы нас встретили… Мария Васильевна (секретарь директора ВМЗ М.В.Иванова)! Быстро закажи в столовую ужин на четыре человека. Коньяк у меня в холодильнике должен быть, проверь. А Геннадий Романович (помощник директора Г.Р.Волосовец) пусть хоть из под земли достанет бутылку сухого вина.

Минут через 20 при переезде из цеха в цех я предложил:

– Валентин Петрович, не заехать ли ко мне попить чайку?

– С удовольствием.

На столе вместо предполагавшихся на ужин у Конопатова деликатесов – наспех пожаренные в заводской столовой далеко не диетические жирные отбивные, тарелка нарезанной рядовой колбасы, хлеб, печенье, яблоки и бутылка отнюдь не коллекционного коньяка. Все – вопреки обеденным рассуждениям Валентина Петровича.

– И это у вас называется чаем? Прекрасный чай, спасибо!

Мы выпили коньяк, съели по отбивной. Проголодавшийся Валентин Петрович в одиночку расправился с колбасой и печеньем. Я достал из холодильника бутылку сухого вина:

– Валентин Петрович, сухое вино с яблоками, не возражаете?

– Вы меня премного обяжете. А нельзя ли попросить к вину чашечку кофе?

Валентину Петровичу Глушко в то время исполнилось 77 лет. Худощавый, стройный, элегантный. Галстук он надевал только на коллегию, обычно под костюмом носил светлую водолазку. Почувствовать рядом с ним дискомфорт, безусловно, не могла бы самая нестарая женщина. Ясность мысли и речи, прекрасная память, эрудиция и целеустремленность, тонкий напористый юмор, ну и – для полного шарма – некоторая капризность.

Конверсия «снизу». 1988 - 1993 годы

В 1989 году я защитил докторскую диссертацию под сложным названием «Концепция построения технологического процесса ритмично-последовательного производства ЖРД». Предлагалось переложить ответственность за качество поставляемой продукции со случайной выборки изделия на КВИ от партии на ритмичность и стабильность технологического процесса.

По сути, предлагалась новая система обеспечения надежности и качества уникальных изделий, к которым, по праву и в первую очередь, относились и многоразовые ЖРД. Эта предложенная Воронежским механическим заводом система в конце концов получила одобрение и была введена в ГОСТ.

Но в моей диссертационной работе попутно рассматривались и проблемы навалившейся на оборонку конверсии, были даны рекомендации по ее эффективному проведению. На защите диссертации эта побочная для меня проблема неожиданно приобрела самостоятельность, и в решении ВАК работа получила второе название: «Теория конверсии».

Конверсия рассматривалась в работе не в общепринятой трактовке, то есть как замена оборонной тематики на гражданскую продукцию, а как замена любой продукции на новую. В том числе и наоборот – как гражданской на военную, с минимальной реконструкцией имеющейся производственной и испытательной базы. Иными словами, при переориентации производства на новую продукцию выдвигалось требование обязательного соответствия технологического облика новой продукции технологическому облику имеющейся производственно-испытательной базы. Были предложены и параметры, и критерии этого соответствия.

На московской выставке «Нефтегаз - 89» наше внимание привлекло оборудование для обустройства скважин для добычи нефти и газа, так называемая устьевая арматура, которая в наибольшей степени соответствовала конверсируемому производству.

Предложили свои услуги Газпрому и Министерству нефтяной промышленности. Основной объем устьевой арматуры они приобретали по импорту, и на ее приобретение уходило до 40 и более процентов валюты, полученной от экспорта нефти и газа… И – получили от ворот поворот.

При посещении выставки было получено от министерства разрешение пригласить на завод представителей ведущих иностранных фирм-экспортеров устьевой арматуры. Побывали на заводе французы, японцы и американцы. Первые ограничились тостами за обедом, вторые раскланялись и подарили заводчанам раскосые улыбки.

И только вице президент американской фирмы «Шафер» Адо Вуясинович проявил здоровый интерес к заводским технологиям. Завод вышел с предложением: фирма «Шафер» выдает заводу под честное слово директора чертежи двух агрегатов, завод изготавливает их по своим технологиям. «Шафер» испытывает агрегаты у себя по всем параметрам, но с единственным условием: все нагрузки увеличиваются не менее чем на 20%.

Представители фирмы «Шафер» в цехах ВМЗ. Справа – Адо Вуясинович

Договор был подписан, и через три месяца агрегаты по технологии ВМЗ ушли в США. Результаты превзошли все ожидания. Фирма «Шафер» начала поставку ряда наименований устьевой аппаратуры, произведенной на ВМЗ, под товарной маркой «Шафер – ВМЗ». Получался парадокс: изделия изготавливались в России, отправлялись за океан и оттуда возвращались в Россию, в «Газпром». Естественно, уже за доллары.

Связался по ВЧ с бывшим министром общего машиностроения первым заместителем Председателя кабинета министров СССР Виталием Хуссейновичем Догужиевым: – – Виталий Владимирович, мы, на свой страх и риск, освоили производство арматуры для обустройства нефтяных и газовых скважин. Понемногу продаем в США.

– Слышал, молодцы! Нужны доллары для сертификации?

– Нет. Все сертифицировано на соответствие мировым стандартам за счет американцев.

– Интересно. А как цены?

– В переводе на валюту – в среднем дешевле в 1,8 раза.

– Так в чем же дело? Разворачивайте производство. На чем споткнулись?

– Ни Черномырдин, ни Филимонов не хотят покупать у нас. На следующий год снова заключили контракты с французами и американцами.

– Я вас понял. На иностранных контрактах легче воровать. Минутку, я посмотрю свое расписание. В четверг, в три у меня совещание, министров я приглашу сам, доклад за вами, Георгий Васильевич. Сможете подъехать? Как вообще дела на заводе?

Совещание у первого заместителя Председателя кабинета министров было по-«космически» коротким, по-МОМовски деловым. После моего сообщения:

– Вопросы к Костину.

– Вопросов нет, изложил он гладко. А потом или сроки сорвет, или брак поставит. Пробовали у себя изготавливать: то течет, то заклинивает, да и Уренгой – не Воронеж, там зимой морозы.

– Виктор Степанович, вы сами были на воронежском заводе?

– А что там смотреть, что я станков не видел?

– На заводе министрам побывать лично! Два дня, включая субботу, у вас есть. Еще два дня – на оформление документов. В среду подписанные директором и лично министрами договора – ко мне на стол! Если этого не случится, в следующий четверг эти документы подпишут уже другие министры.

Филимонов посетил завод в пятницу, в понедельник на завод приехал первый заместитель Черномырдина Вяхирев.

Заместитель министра В.Х.Догужиев сажает березку.
Слева – А.Г.Быченко, В.К.Некрасов, Г.В.Костин. Справа С.С..Новиков и Н.И.Рожненко

Трудности с получением заказов от Газпрома и Миннефтепрома не кончились. Но завод освоил несколько десятков наименований устьевой и фонтанной арматуры, и через несколько лет ими было загружено более 50% его мощности. Именно это позволило заводу до конца 1993 года практически сохранить свою численность, в то время как все остальные промышленные предприятия Воронежа к этому времени потеряли уже более половины своего состава.

Да и выживание коллектива завода в последующие годы разрушений во многом опиралось на производство и поставки газового и нефтяного оборудования.